Габриэль Гарсиа Маркес 1950 г.
Глаза голубой собаки

Она пристально смотрела на меня, а я все не мог понять, где прежде я
видел эту девушку. Ее влажный тревожный взгляд заблестел в неровном свете
керосиновой лампы, и я вспомнил - мне каждую ночь снится эта комната и
лампа, и каждую ночь я встречаю здесь девушку с тревожными глазами. Да-да,
именно ее я вижу каждый раз, переступая зыбкую грань сновидений, грань яви и
сна. Я отыскал сигареты и закурил, откинувшись на спинку стула и балансируя
на его задних ножках, - терпкий кисловатый дым заструился кольцами. Мы
молчали. Я - покачиваясь на стуле, она - грея тонкие белые пальцы над
стеклянным колпаком лампы. Тени дрожали на ее веках. Мне показалось, я
должен что-то сказать, и я произнес наугад: "Глаза голубой собаки", - и она
отзвалась печально: "Да. Теперь мы никогда этого не забудем". Она вышла из
светящегося круга лампы и повторила: "Глаза голубой собаки. Я написала это
повсюду",
читать дальше Она повернулась и отошла к туалетному столику. В круглой луне зеркала
появилось ее лицо - отражение лица, его оптический образ, двойник, готовый
раствориться в трепетном свете лампы. Грустные глаза цвета остывшей золы
печально посмотрели на меня и опустились, она открыла перламутровую
пудреницу и коснулась пуховкой носа и лба. "Я так боюсь, - сказала она, -
что эта комната приснится кому-нибудь еще, и он все здесь перепутает." Она
щелкнула замочком пудреницы, поднялась и вернулась к лампе. "Тебе не бывает
холодно?" - спросила она. "Иногда бывает..." - ответил я . Она раскрыла
озябшие руки над лампой, и тень от пальцев легла на ее лицо. "Я, наверно,
простужусь, - пожаловалась она. - Ты живешь в ледяном городе".
Керасиновый огонек делал ее кожу медно-красной и глянцевой. "У тебя
бронзовая кожа, - сказал я. - Иногда мне кажется, что в настоящей жизни ты
должна быть бронзовой статуэткой в углу какого-нибудь музея". "Нет, -
сказала она. - Но порой мне и самой кажется, что я металлическая - когда я
сплю на левом боку и сердце гулко бьется у меня в груди". - "Мне всегда
хотелось услышать, как бьется твое сердце". - "Если мы встретимся наяву, ты
сможешь приложить ухо к моей груди и услышишь". -"Если мы встретимся
наяву..." Она положила руки на стеклянный колпак и промолвила: "Глаза
голубой собаки. Я всюду повторяю эти слова".
Глаза голубой собаки. С помощью этой фразы она искала меня в реальной
жизни, слова эти были паролем, по которому мы должны были узнать друг друга
наяву. Она ходила по улицам и повторяла как бы невзначай: "Глаза голубой
собаки". И в ресторанах, сделав заказ, она шептала молодым официантам:
"Глаза голубой собаки". И на запотевших стеклах, на окнах отелей и вокзалов
выводила она пальцем: "Глаза голубой собаки". Люди вокруг лишь недоуменно
пожимали плечами, а официанты кланялись с вежливым равнодушием. Как-то в
аптеке ей почудился запах, знакомый по снам, и она сказала аптекарю: "Есть
юноша, которого я вижу во сне. Он всегда повторяет: "Глаза голубой собаки".
Может быть вы знаете его?" Аптекарь в ответ рассмеялся неприязненно и отошел
к другому концу прилавка. А она смотрела на новый кафельный пол аптеки, и
знакомый запах все мучил и мучил ее. Не выдержав, она опустилась на колени и
губной помадой написала на белых плитках: "Глаза голубой собаки". Аптекарь
бросился к ней: "Сеньорита, вы испортили мне пол. Возьмите тряпку и сотрите
немедленно!" И весь вечер она ползала на коленях, стирая буквы и повторяя
сквозь слезы: "Глаза голубой собаки. Глаза голубой собаки". А в дверях
гоготали зеваки, собравшиеся посмотреть на сумасшедшую.
Она умолкла, а я все сидел, покачиваясь на стуле. "Каждое утро, -
сказал я, - я пытаюсь вспомнить фразу, по которой должен найти тебя. Во сне
мне кажется, что я хорошо заучил ее, но проснувшись, я не могу вспомнить ни
слова". - "Но ты же сам придумал их!" - "Да. Они пришли мне в голову потому,
что у тебя пепельные глаза. Но днем я не могу вспомнить даже твоего лица".
Она стиснула в отчаянии пальцы: "Ах, если бы нам знать по крайней мере
название моего города!"
Горькие складки легли в уголках ее губ. "Я хочу до тебя дотронуться", -
сказал я. Она вскинула глаза, я язычки пламени заплясали в ее зрачках. "Ты
никогда не говорил этого", - заметила она. "А теперь говорю". Она опустила
глаза и попросила сигарету. "Почему же, - повторила она, - мне никак не
вспомнить название своего города?" - "А мне - наши заветные слова", - сказал
я. Она грустно улыбнулась: "Эта комната снится мне так же, как и тебе". Я
поднялся и направился к лампе, а она в испуге отступила назад, опасаясь, что
я случайно заступлю за невидимую черту, пролегающую между нами. Взяв
протянутую сигарету, она склонилась к огоньку лампы. "А ведь в каком-то
городе мира все стены исписаны словами "глаза голубой собаки", - сказал я. -
Если я вспомню эти слова, я отправлюсь утром искать тебя по всему свету". Ее
лицо осветилось красноватым огоньком сигареты, она глубоко затянулась и,
покручивая сигарету в тонких пальцах сказала: "Слава богу. Я, кажется,
начинаю согреваться", - и проговорила нараспев, будто повторяя за пишущим
пером: "Я... начинаю... - она задвигала пальцами, будто сворачивая в
трубочку невидимый листок бумаги по мере того, как я прочитывал написанные
на нем слова, - согреваться..." - бумажка кончилась и упала на пол -
сморщенная, крохотная, превратившаяся в пыль золы. "Это хорошо, - сказал я.
- Мне всегда страшно, когда ты мерзнешь".

Так мы и встречаемся с ней, вот уже несколько лет. Порою в тот момент,
когда мы находим друг друга в лабиринте снов, кто-то там, снаружи, роняет на
пол ложечку, и мы просыпаемся. Мало-помалу мы смирились с печальной истиной
- наша дружба находится в зависимости от очень прозаических вещей.
Какая-нибудь ложечка на рассвете может положить конец нашей короткой
встрече.
Она стоит за лампой и смотрит на меня. Смотрит так же, как в первую
ночь, когда я очутился среди сна в странной комнате с лампой и зеркалом и
увидел перед собой девушку с пепельными глазами. Я спросил: "Кто вы?" А она
сказала: "Не помню..." - "Но мы, кажется, уже встречались?" - "Может быть.
Вы могли сниться мне, в этой самой комнате".- "Точно! - сказал я. - Я видел
вас во сне". - "Как забавно, - улыбнулась она. - Значит, мы с вами
встречаемся в сновидениях?"
Она затянулась, сосредоточенно глядя на огонек сигареты. И мне опять
показалось, что она - из меди, но не холодной и твердой, а из теплой и
податливой. "Я хочу дотронуться до тебя", - повторил я. "Ты все погубишь, -
испугалась она. - Прикосновение разбудит нас, и мы больше не встретимся". -
"Вряд ли, - сказал я. - Нужно только положить голову на подушку, и мы
увидимся вновь". Я протянул руку, но она не пошевелилась. "Ты все
погубишь... - прошептала она. - Если переступить черту и зайти за лампу, мы
проснемся заброшенные в разные части света".- "И все же", - настаивал я. Но
она лишь опустила ресницы: "Эти встречи - наш последний шанс. Ты же не
помнишь ничего наутро". И я отступил. А она положила руки на лампу и
пожаловалась: "Я никогда не могу заснуть после наших встреч. Я просыпаюсь
среди ночи и больше не могу сомкнуть глаз - подушка жжет лицо, и я все
твержу: "Глаза голубой собаки. Глаза голубой собаки".
"Скоро рассвет, - заметил я. - Последний раз я просыпался в два часа, и
с тех пор прошло много времени". Я подошел к двери и взялся за ручку.
"Осторожнее, - предупредила она. - За дверью живут тяжелые сны". - "Откуда
ты знаешь?" - "Совсем недавно я выходила туда и с трудом вернулась назад. А
проснувшись, заметила, что лежу на сердце". - Но я все же приоткрыл дверь.
Створка подалась, и легкий ветерок принес снаружи запах плодородной земли и
возделанной пашни. Я повернул к ней голову и сказал: "Тут нет коридора. Я
чувствую запах поля". - "Там, за дверью, - сказала она, - спит женщина,
которая видит поле во сне. Она всегда мечтала жить в деревне, но так никогда
и не выбралась из города". За дверью светало, и люди повсюду уже начали
просыпаться. "Меня, наверное, ждут к завтраку", - сказал я.
Ветер с поля стал слабее, а потом стих. Вместо него послышалось ровное
дыхание спящего, который только что перевернулся в постели на другой бок.
Стих ветерок, а с ним умерли и запахи.
"Завтра мы непременно узнаем друг друга, - сказал я. - Я буду искать
женщину, которая пишет на стенах: "Глаза голубой собаки". Она улыбнулась
грустно и положила руки на остывающий колпак лампы: "Ты ничего не помнишь
днем". Ее печальный силуэт уже начал таять в предутреннем свете. "Ты
удивительный человек, - сказала она. - Ты никогда не помнишь своих снов".